В 1633 г. Галилео Галилей предстал перед римской инквизицией по обвинению в том, что утверждал, что Земля вертится. Последовавший за этим обвинением суд вовлек всю могущественную римскую католическую церковь в научный и теологический спор с самым крупным ученым того времени. В результате, как известно, Галилея вынудили публично отречься от учения Коперника о Вселенной, которая в 1616 г. была осуждена как "ложная и противоречащая Священному писанию". Сегодня это событие повсеместно считается критическим в становлении современной науки.
        Во время суда над Галилеем еще была жива память о том, как в 1600 г. Джордано Бруно также оказался в руках инквизиции. Так же как и Галилей, Бруно был широко известен как последователь Коперника, однако постигшая его кара была гораздо более суровой: он был сожжен на костре. Впоследствии деятельность этих двух людей и их печальная участь послужили поводом для возникновения двух различных легенд, связывавших их между собой, но, что любопытно, совершенно по-разному. Согласно одной из легенд, оба бросили вызов невежественной и обскурантистской католической церкви в духе современных идеалов свободы совести и оба стали мучениками в борьбе за истину. Здесь Джордано Бруно предстает как "предшественник Галилея" или "несостоявшийся Галилей". "Предшественник Галилея" потому, что он тоже придерживался взглядов Коперника и предстал перед судом инквизиции. "Несостоявшийся Галилей" потому, что, не обладая гениальной проницательностью последнего, он в конце концов обратился к мистицизму. В этой легенде, как и во многих других, есть доля истины, но историческая действительность намного сложнее и разнообразней любой легенды.
        Вторая легенда утверждает почти прямо противоположное: что Галилей был кем-то вроде воскресшего Джордано Бруно, что его, как и Бруно, считали религиозным и политическим революционером. Эту легенду нельзя просто отбросить как несостоятельную. Дело в том, что наши исследования доказывают, что осознание той роли, которую сыграла эта легенда в общественной мысли начала XVII в., необходимо для более полного понимания исторического климата, предшествовавшего суду над Галилеем. Мы постараемся показать, что многие беды Галилея частично проистекали из-за того, что современники, не понимая его новаторских идей, отождествляли их с более традиционными и, стало быть, более понятными взглядами Джордано Бруно.
        ПЕРВАЯ ЛЕГЕНДА, изображавшая Бруно несостоявшимся Галилеем, пользовалась наибольшей популярностью в XIX в.: она была созвучна мировоззрению либерала того времени. В частности, эта легенда будто бы подтверждает, что Галилей, отрекаясь от взглядов Коперника, тем не менее тихо промолвил: "Eppur si muove" ("А все-таки она вертится"). Никаких доказательств этого не существует, да и сам Галилей плохо представляется в такой героической роли. Совсем неоправданно изображать его как какого-то Натана Хейла или Вильгельма Телля.
        Был ли Джордано Бруно мучеником в науке, как утверждает первая легенда? Для простоты сосредоточим наше внимание в основном на его первой и наиболее важной работе, посвященной системе взглядов Коперника, а именно: "La Cena de ie ceneri" ("Вечеря в первый день Великого поста", или сокращенно "Вечеря"). Она была написана на итальянском языке в 1584 г. В то время Джордано Бруно состоял при французском после в Лондоне.
        Если относиться к этой работе Джордано Бруно как к изложению основ системы Коперника наряду с некоторыми другими научными проблемами, то можно только подивиться ее известности. Она предстает как набор бессмыслиц - беспорядочное нагромождение нелепых ошибок, среди которого попадаются совершенно непонятные куски текста. В "Вечере" Джордано Бруно неправильно истолковывает учение Коперника о Солнечной системе. Он демонстрирует полное невежество в элементарной геометрии, не говоря уже о геометрической оптике. Он пускается в крайне путаные псевдонаучные рассуждения, заключая их высокопарными сентенциями, которые выглядят совершенно не связанными с предшествующими или последующими аргументами.
        Даже приводимые им диаграммы не всегда соответствуют тексту, который они призваны иллюстрировать. Но в этой работе заключен и иной смысл, который наверняка был ясен современникам Джордано Бруно. Будь он просто невежественным глупцом, он сделался бы предметом насмешек и издевательств, но никак не безудержной ненависти и беспощадного преследования со стороны церкви. Конечно, в этом случае инквизиция не стала бы тратить столько сил, чтобы наказать Бруно и заставить его замолчать: восемь лет его держали в тюрьме, подвергали бесчисленным допросам, наконец, предали казни.
        Многое в "Вечере" свидетельствует о том, что на самом деле она вовсе не о системе Коперника: более того, ее лишь условно можно считать естественнонаучным трудом и решительно нельзя воспринимать буквально. Как следует из названия, главной темой произведения является евхаристия, т.е. христианское таинство причащения. Джордано Бруно восхваляет Коперника как своего рода предвестника новой эры; он с негодованием обрушивается на анонимного автора предисловия к труду Коперника "De revolutionibus orbium coelestium" ("Об обращениях небесных сфер"), прекрасно понимая, что это подделка: с неожиданной осторожностью в нем предлагается трактовать астрономию Коперника лишь как теорию для вычислений, а не как картину реального физического мира. (Ныне ученым известно, что предисловие было написано Андреасом Озиандером, лютеранским богословом, одним из учеников Коперника.)
        Для Джордано Бруно ценность учения Коперника заключается вовсе не в астрономических представлениях, а в том, что оно могло послужить поэтическим и метафорическим источником для куда более широких философских обобщений. То, что Коперник заменил Землю Солнцем в качестве центра Вселенной, стало для Бруно символом возрождения того, что он называл "древней истинной философией"; именно к этой философии, по его мнению, и следует обратиться для понимания истинного значения святого причастия.

        "ДРЕВНЯЯ ИСТИННАЯ философия" Бруно практически представляет собой разновидность герметизма, философских и религиозно-мистических воззрений, изложенных в неоплатонических трактатах во II и III вв. Во времена Джордано Бруно авторство этих трактатов приписывалось Гермесу Трисмегисту (Гермесу Трижды Величайшему), считавшемуся современником Моисея. Развитие герметизма прослеживалось из глубины веков от Орфея, Зороастра, Пифагора, Платона к более поздним греческим философам, а также независимо от них через иудейско-христианское учение. На этом длительном пути "древняя истинная философия" подверглась различного рода искажениям и извращениям, чем, по мнению Бруно, и объяснялись все беды и несовершенства современного ему мира.
        Согласно герметизму Джордано Бруно, человек несет в себе частицу бога и, следовательно, по крайней мере потенциально, постоянно находится с ним в общении. Принцип всеобщей божественнности распространяется на все сущее во Вселенной, включая человека. Таким образом, звезды и планеты (Бруно не проводит между ними различия) суть живые существа, наделенные душой; с помощью магии их можно использовать для достижения социальных и политических изменений на земле. Заново возрожденная и переиначенная Джордано Бруно "древняя истинная философия" должна была высвободить божественную сущность всех людей, которая станет могущественной силой, способной залечить религиозные и политические раны общества и утвердить на земле новый "золотой век".
        Важно отметить, что попытка Джордано Бруно использовать естественные науки для достижения куда более широких теологических, этических, социальных и политических целей была весьма характерна для мировоззрения эпохи Возрождения. Для людей этой эпохи наука фактически была частью философии, часто использовавшейся для освещения или иллюстрации какого-либо вопроса, не имевшего отношения непосредственно к науке. Образованные люди того времени часто усматривали совершенно определенные и в высшей степени антропоцентрические связи между научным знанием и другими областями жизни. Джордано Бруно прибегает к весьма типичному для его современников - приверженцев герметизма - переносу учений о строении макрокосмоса на отношения между людьми и богом и наоборот.
        В понимании Бруно одним из неизбежных последствий возврата к "истинной философии" должно было стать признание изначального единства между либеральными протестантами в Англии и либеральными католиками во Франции. Этой идеей пронизана вся "Вечеря": например, в системе Птолемея существует фундаментальное различие между неподвижной Землей и вращающимися по концентрическим, орбитам вокруг нее звездами и планетами. В то же время, если исходить из взглядов Коперника, Земля и звезды имеют одинаковый "статус", ибо все они вращаются. В сущности, Джордано Бруно считал, что в бесконечной Вселенной существует бесконечное множество звезд, одинаково находящихся в движении и являющихся центрами своих звездных систем. Точно так же он предлагал рассматривать взгляды либеральных протестантов и католиков на евхаристию как сходные по смыслу (т.е. имеющие одинаковый статус).

        КАК ЖЕ соотносились эти взгляды Джордано Бруно с политической обстановкой того времени? Англия, стремясь поддерживать равновесие сил, постоянно вступала в союз то с Францией, то с Испанией, в зависимости от того, кто из них был в данный момент слабее. В конце XVI в. Испания была сильна и религиозно крайне ортодоксальна. В то же время Францию раздирала на части жестокая и длительная гражданская война, в которой Испания поддерживала католическую партию Гизов в ее борьбе против протестантов. Между двумя враждующими сторонами оказались французский король Генрих III и его сторонники, придерживавшиеся умеренных взглядов. Тем не менее союзу между ними и Англией, который, казалось бы, устраивал и тех и других, препятствовала официальная приверженность Франции католицизму. Поэтому преодоление религиозных разногласий имело бы огромное значение для формирования такого союза.
        Джордано Бруно был убежден в том, что вдохновленный и просвещенный герметизмом монарх мог бы привести мир к "золотому веку", руководствуясь при этом "истинной философией". В качестве кандидатов на эту роль он сначала рассматривал французского короля Генриха III, затем английскую королеву Елизавету I и, наконец, французского короля Генриха IV. Через два года после публикации "Вечери" в разговоре с Гильомом Котэном, библиотекарем аббатства Св. Виктора в Париже, Джордано Бруно упомянул о том, что в 1582-1585 гг. он был кем-то вроде духовного посла либеральных католиков Генриха III при либеральном протестантском дворе Елизаветы I. Впоследствии вера Джордано Бруно в возможности Генриха IV была столь велика, что в 1591 г. он имел неосторожность прервать свои странствия по Европе и вернуться в Италию. Судя по всему, он рассчитывал по возвращении обратить в свой герметизм самого папу.
        Эти необдуманные действия Джордано вскоре имели для него самые печальные последствия. Он был арестован венецианской инквизицией по сфабрикованным обвинениям и заключен в тюрьму. Через год его перевезли в Рим, где он находился в заключении еще семь лет. В тюрьме Джордано Бруно не представлял для папства никакой реальной угрозы. У него не было ни последователей, ни денег, ни влияния. При естественном ходе событий он мог бы просто просидеть в тюрьме до самой смерти или до того времени, когда его бы полностью забыли. Судя по всему, его казнь явилась результатом политической сделки между папой и испанскими Габсбургами.
        Расправляясь с Джордано Бруно, обе стороны как бы предупреждали всех, кто имел к нему какое-либо отношение, что они не потерпят никаких выступлений ни против религиозной ортодоксальности, ни против политического статус-кво, который, как мы в дальнейшем увидим, был тесно связан с этой ортодоксальностью.
        Тем не менее философское наследие Джордано Бруно сохранялось в начале XVII в. в виде конгломерата идей, проповедуемых неорганизованной группой интеллектуалов, называвшихся розенкрейцерами. Надежды розенкрейцеров на возрождение пифагорейства вспыхнули с новой силой в 1613 г. в связи с женитьбой Фридриха V, курфюрста Рейнского Палатината, на Елизавете Стюарт, дочери английского короля Якова I. Этот брак, получивший название "слияние вод Темзы и Рейна", знаменовал собой, по их мнению, возврат к "золотому веку" Елизаветы I.
        1618 г. Фридрих и Елизавета были избраны королем и королевой Богемии, которая время от времени играла роль центра религиозной терпимости и либерализма. Почти немедленно они были низложены императором "Священной Римской империи": это послужило началом Тридцатилетней войны, во время которой политические и религиозные споры конца XVI в. разгорелись с новой силой. В это время и возник своеобразный "розенкрейцеровский комплекс": сильный и навязчивый страх перед возможным проникновением розенкрейцеровской заразы в католические твердыни.

        ТАКОВЫМ БЫЛ преобладающий политический и религиозный климат, когда в 1632 г. было опубликовано популярное изложение коперниковых взглядов Галилея, книга "Диалог о двух главнейших системах мира: птолемеевой и коперниковой". Эта публикация имела большое значение для людей, у которых религиозные конфликты конца XVI в. были еще свежи в памяти. В политической и религиозной атмосфере, столь живо напоминавшей атмосферу 90-х годов XVI в., очень легко было спутать цели, преследуемые Галилеем, с намерениями Джордано Бруно. Это и послужило причиной возникновения второй, совершенно отличной от первой легенды: для общественного мнения 1633 г. Галилей стал возрожденным символом политического и религиозного переворота, заняв тем самым, сам того не желая, то место, которое Джордано Бруно занимал три десятилетия ранее.
        Сегодня мы знаем, что идеи Галилея являли собой решительный поворот от образа мысли эпохи Возрождения. Более того, часто утверждается, что идеи Галилея относительно строения Вселенной явились его величайшим вкладом в мировую науку. К сожалению, это вовсе не значит, что подавляющее большинство его современников это ясно себе представляли. Они были не в состоянии понять не только его методы и выводы, но даже его цели и намерения.
        Отсутствие такого понимания усугублялось еще и тем, что читатель эпохи позднего Возрождения привык к намеренно туманному изложению. Такой стиль очень широко применялся, даже когда для этого не было видимых причин. Частично его популярность объясняется страстью к вычурности и особой изысканности речи. Кроме того, считалось, что знание является достоянием только посвященных и что понимание может прийти лишь как результат упорной работы над текстом. Произведения эпохи Галилея часто отличаются многозначительностью, давая возможность усердному читателю погружаться в их глубины. Подобный литературный принцип считался наиболее подходящим для отражения реальной действительности, которая раскрывает свои секреты только наиболее усердным и одаренным. Само собой разумеется, что Джордано Бруно широко пользовался подобным методом.
        Галилей подчеркнуто отказался от такой манеры изложения, однако оценить это по достоинству сейчас гораздо проще, чем в начале XVII в. В то время находились люди, полагавшие, что и в его произведениях есть скрытый смысл; в частности, его "Диалог" легко можно было принять за продолжение "Вечери" Джордано Бруно.
        На чем же основывалась такая точка зрения? Во-первых, были, так сказать, внешние литературные факторы. До "Диалога" Галилей написал сочинение под названием "Звездный вестник", а Джордано Бруно в своей "Вечере" называет звезды "божьими вестниками". Кроме того, Бруно в "Вечере" и Галилей в "Письме к Великой герцогине" высказали похожее отношение к Священному писанию. И в том, и в другом произведении утверждается, что Библия часто ориентируется на обыденное сознание людей, и поэтому там могут содержаться высказывания о природе, которые, будучи воспринятыми буквально, не являются истинными. По тем временам подобное утверждение выглядело достаточно эксцентричным, для того чтобы имена его авторов тесно ассоциировались друг с другом. Наконец, следует упомянуть, что и Галилей, и Джордано Бруно называли теорию Коперника пифагорейской, и этот термин часто использовался как синоним политически одиозного термина "герметистский".

        БОЛЕЕ ТОГО, "Вечеря" Бруно и "Диалог" Галилея очень похожи по форме. Например, в качестве собеседников в обоих диалогах выступают изысканные господа и догматики-аристотелианцы. И тут, и там долго обсуждается мысленный эксперимент из области механики: если сбросить камень с вершины мачты движущегося корабля, в каком месте палубы он упадет? В обоих сочинениях дается один и тот же правильный ответ: камень упадет у подножия мачты. Неважно, что выводы из этого мысленного эксперимента делаются совершенно разные, а доказательства, приводимые Джордано Бруно, выглядят несостоятельными, если, конечно, их воспринимать в чисто физическом смысле. Читатель, не слишком интересующийся физикой, очень легко мог отождествить цели авторов обоих трудов. Более того, оба сочинения написаны на итальянском языке. Сегодня известно, что причины отхода от латыни, употреблявшейся обычно в научной литературе того времени, в обоих случаях были совершенно различны, однако и здесь читатель мог заподозрить, что оба автора использовали "вульгарный" язык именно для того, чтобы возбудить как можно более широкие споры.
        Есть и другое, более общее сходство в форме этих двух произведений, которое легко могло способствовать неверной интерпретации намерений Галилея. В обоих случаях система Коперника рассматривалась отнюдь не в математическом или в техническом аспекте, причем авторов совершенно не интересовали как раз те ее конкретные детали, которые представляли интерес для астронома. Как было показано выше, Джордано Бруно использовал взгляды Коперника в качестве условного символа своих религиозных и объединительных концепций. Работа Галилея целиком посвящена философии и науке, но и он не отстаивает систему Коперника в том виде, в каком она была известна в то время. Вместо этого он проводит широкое сопоставление своей философской концепции природы и философии Аристотеля. Поэтому опять же можно заподозрить, что "Диалог" имеет свой тайный смысл, точно так же как и "Вечеря".
        Третья важная причина смешения взглядов Галилея и Бруно заключалась в уже упоминавшейся тесной связи, существовавшей в то время между политикой и религией. Учение Коперника широко ассоциировалось с революционной политической и религиозной мыслью той эпохи. В 1599 г. Томмазо Кампанелла, бывший доминиканский монах, поднял восстание против Габсбургов в Калабрии, на юге Италии. Целью Кампанеллы было воссоздание знаменитого античного пифагорейского города Кротона в Калабрии. Однако восстание было быстро подавлено, и он провел следующие 26 лет своей жизни в тюрьме. Там он не терял времени. В 1600 г. он написал свой "Город Солнца" - произведение в духе герметизма и Коперника (хотя оно и не имело никакого отношения к астрономии). Через несколько лет после его ареста тюремщики потеряли к Кампанелле всякий интерес, и он получил возможность спокойно писать. Возможность эту он использовал сполна.
        В 1616 г. Кампанелла узнал, что иезуит и кардинал Роберт Беллармин собирается предостеречь Галилея относительно тех опасных теологических выводов, которые можно извлечь из его научных концепций. В связи с этим Кампанелла срочно пишет "Apologia pro Galileo". В этом произведении он пытается доказать, что взгляды Галилея куда лучше согласуются с официальной теологией, чем система Птолемея, причем аргументация Кампанеллы в данном случае очень схожа с утверждениями как Джордано Бруно, так и Галилея. Кстати, эта работа Кампанеллы - единственная, где он упоминает Джордано Бруно, и этот факт, возможно, впоследствии стал свидетельством против Галилея.
        Кроме того, Кампанелла написал Галилею из тюрьмы несколько писем, из которых следует, что он видел в Галилее примерно то же, что и Джордано Бруно в Копернике: гения, предвещавшего торжество новой истины, не понимая при этом философского значения его открытий. Не подлежит сомнению, что подобное отношение к Галилею разделялось и многими другими, настроенными к нему отнюдь не столь дружелюбно.

        У НАС ЕСТЬ ВСЕ основания полагать, что именно тесная связь, которую усматривали между Галилеем и Кампанеллой (вне зависимости от желания самого Галилея), стала главным фактором, приведшим в конце концов к отречению Галилея. Когда Кампанелла был освобожден из тюрьмы, ему удалось добиться благосклонности папы. В конце 20-х годов XVII в. отношения между папой Урбаном VIII и Испанией сильно обострились из-за частично тайной и весьма неуклюжей профранцузской политики, проводимой папой. В результате между ними началась своего рода психологическая война, в которой испанцы пытались сыграть на вере Урбана в астрологию: астрологи предсказывали смерть папы сначала в связи с солнечным затмением в июне 1628 г., а затем в декабре 1630 г. Кампанелла пользовался репутацией мага, или волшебника, поэтому Урбан прибег к его помощи для нейтрализации угрозы, которую несло затмение. Судя по всему, волшебство Кампанеллы "сработало", так как папа не умер.
        Этот успех Кампанеллы позволил ему на несколько лет войти в доверие к папе. Необходимо было, однако, держать всю эту магию в строгой тайне. Дело в том, что еще в 1600 г. иезуит Мартин дель Рио выразил мнение всей святой церкви, осуждавшее многие виды магии. Разумеется, широкой общественности не пристало знать, что сам папа прибегает к ее услугам, которые могут быть расценены как еретические.
        Кампанелла использовал свои "антизатменные" достижения для пропаганды герметизма и в какой-то степени ему удалось добиться успеха. Урбан даже разрешил Кампанелле организовать школу, которая должна была носить его прежнее имя - Барберини, для подготовки миссионеров с целью обращения верующих в "реформированный", "естественный" католицизм (подобные определения служили своего рода паролем герметизма). Урбан нашел, что герметизм Кампанеллы вполне созвучен его собственной чисто политической профранцузской позиции. Он вступил в союз с Францией. Однако как раз в это время Франция выступила на стороне шведского короля-протестанта Густава Адольфа. К 1632 г. шведский король достиг таких поразительных военных успехов, что само политическое существование "Священной Римской империи" и соответственно духовная власть римской католической церкви оказались под серьезной угрозой в значительной части Германии.
        Таким образом, профранцузская политика папы оказалась чересчур успешной. В создавшейся ситуации игнорировать растущую враждебность Габсбургов было уже нельзя. Неудивительно поэтому, что в свете подобных событий Урбан начал рассматривать Кампанеллу как лжепророка, а его учение - весьма опасным. Поскольку для папы Кампанелла, Джордано Бруно, герметизм и коперниканство были неразрывно связаны друг с другом, для него было совершенно естественно связать их и с еще одним известным последователем Коперника - Галилеем. Учитывая соответствующую обстановку страха и подозрительности, подобный ход рассуждений вполне мог привести папу и римские власти к ошибочному взгляду на Галилея как врага католической церкви, религиозного либерала и, возможно, даже герметиста.
        БЫЛА и четвертая причина, заставлявшая людей эпохи Возрождения видеть в Галилее нового Джордано Бруно, причем для современного человека эта причина выглядит весьма странной. На титульном листе "Диалога" Галилея печатник Джованни Батиста Ландини изобразил что-то вроде эмблемы в виде трех дельфинов, плывущих друг за другом по кругу. Эта эмблема могла быть истолкована - и в самом деле была истолкована - крайне неблагоприятно для Галилея. В письме к одному из друзей Галилея во Флоренцию его римский ученик Филиппе Магалотти пересказывает свой разговор с отцом Никколо Риккарди, флорентийцем, занимавшим при дворе папы высокую должность магистра священного дворца, т.е. личного богослова папы. Магалотти, в частности, пишет:
        "Утром в понедельник его высокопреподобный отче... навестил меня. Он раскрыл мне еще одну причину, по которой он хотел бы иметь... «Диалог»... Под большим секретом он сказал мне, что эмблема, изображенная на обложке, была воспринята как тяжелое оскорбление... Услышав это, я рассмеялся... и сказал, что могу с полной ответственностью уверить его в том, что синьор Галилей не такой человек, чтобы таким ребяческим способом скрывать великие тайны, и что в своей книге он достаточно ясно выразил свои мысли. Я заявил, что абсолютно уверен в том, что эмблема рождена фантазией печатника. Услышав это, он, казалось, очень обрадовался и сказал, что если это в самом деле так... то для автора это будет очень счастливым обстоятельством".
        В эпоху Возрождения дельфин прочно входил в общепринятую символику, однако эмблема в "Диалоге" была очень нестандартна. Именно предположения об ее "истинном" значении и оказались одним из тех факторов, что зародили в Риме недоверие к книге Галилея. Риккарди благожелательно относился к Галилею, и его беспокойство наряду с утверждением, что все дело против Галилея зависело от эмблемы, доказывает, какую важную роль она играла. В то время символика часто использовалась для передачи тайного смысла, и римские власти заподозрили, что Галилей и Ландини вместе придумали эмблему как раз с подобной целью или, возможно, в качестве ключа к содержанию всего труда.
        Подозрительный ум мог усмотреть очень опасные для Галилея толкования эмблемы. Вначале дельфин ассоциировался с храмом бога Аполлона в Дельфах. Согласно греческой мифологии, Аполлон был отцом Асклепия, а тот был одной из ключевых фигур в герметистских мифах. Более того, в "Илиаде" Гомера Аполлон изображен как один из главных покровителей Трои, а один из уцелевших троянцев, Франкус, согласно легенде, считался основателем династии французских королей. К тому же, если следовать подобной линии рассуждений, можно было обнаружить этимологическое родство слов "дофин" и "дельфин". В условиях Тридцатилетней войны подобная связь между Францией и Троей могла быть очень скверно интерпретирована: например, как передача мантии Аполлона - или, пользуясь христианской терминологией, святого духа, освящающего папскую власть, - от Рима ко все более влиятельной боковой ветви троянцев во Франции.
        Правда, в дальнейшем все эти подозрения рассеялись. После весьма неловкой задержки Магалотти удалось предъявить Риккарди другую книгу, ранее напечатанную Ландини с той же эмблемой. Однако к этому времени страсти уже разгорелись: Риккарди поднял большой шум по поводу теологического содержания "Письма к Великой герцогине", к существованию которого в рукописи Магалотти имел неосторожность привлечь его внимание. Мы уже упоминали о некоторых возникавших в связи с "Письмом" проблемах; отныне враги Галилея имели на руках более весомые козыри.

        ТЕПЕРЬ мы можем ясно представить себе, каким образом ошибочный взгляд на Галилея как на сторонника герметизма вкупе с общей политической ситуацией того времени привел в действие могущественную судебную машину, взявшую его в оборот. Урбан VIII предпочитал избегать крайностей религиозной ортодоксальности и "контрреформистского" рвения. Его политические и личные симпатии заставляли его держаться подальше от Испании и, следовательно, ориентироваться на Францию. В то же время, как уже говорилось, его политика вызывала в Испании растущее недовольство.
        В 1631 г. кардинал Гаспаре Борджиа, испанский посол при папском престоле, все более решительно требовал от папы оказать Испании реальную поддержку. Урбан, опасаясь растущей враждебности Испании, заявил о своей готовности попытаться отговорить Францию от союза со Швецией. Несмотря на это, в марте 1632 г. Борджиа открыто выступил с нападками на папу в консистории - совете кардиналов. Урбан был взбешен, однако предпочел промолчать, чтобы избежать открытого разрыва с испанским королем Филиппом IV. Конечно, для того, чтобы умаслить испанцев, Урбан мог бы выступить против Франции, но тогда мог произойти разрыв с французской церковью. Единственное, что ему оставалось, - это предпринять какой-нибудь не слишком обязывающий, но глубоко символический шаг. Он мог публично принести в жертву человека, который ассоциировался бы с его профранцузской политикой, а также с философией герметизма, от которой ему очень нужно было отмежеваться. Очевидным кандидатом на эту роль был Кампанелла. Он, несомненно, был связан как с профранцузской политикой, так и с философией, направлявшей ее. Кроме того, он больше не был ему нужен.
        Но Кампанелла слишком много знал. Если бы против него были предприняты какие-либо жесткие меры, то некрасивая история о папе, прибегавшем к помощи еретической магии, неизбежно всплыла бы на свет. Поэтому следующим кандидатом становится Галилей. Его связь с Кампанеллой в глазах общественности усугубило и то, что автор предварительного доклада комиссии, назначенной для разбирательства "Диалога", по ошибке вместо Галилея вписал имя Кампанеллы и был вынужден его вымарывать.
        И все же, даже при таких чрезвычайных обстоятельствах, Урбан мог бы подыскать другую жертву, поскольку давно был о Галилее самого высокого мнения. К несчастью, как раз именно в это самое неподходящее время Галилей задел самолюбие папы. Как-то в разговоре с ним Урбан утверждал, что бог мог достигать своих целей бесконечным множеством путей: по его выражению, "не следует лишать бога выбора". Зная о приверженности Галилея идеям Коперника, папа требовал от него не делать определенного выбора между системами Птолемея и Коперника. Галилей все исполнил в точности: "Диалог" заканчивается утверждением о недопустимости выбора между этими двумя позициями. Однако это утверждение выглядит явно лицемерным, а точка зрения Урбана высказывается в книге догматичным и недалеким Симпличио. В результате Урбан без особых колебаний принес Галилея в жертву, когда это ему понадобилось.
        Таким образом, три фактора совпали разом. Политическая ситуация требовала жертвы. Работы Галилея, истолкованные людьми достаточно умными, но не понимавшими его истинных намерений, сделали его наиболее вероятным кандидатом на заклание. И наконец, явная насмешка над папой лишила его расположения Урбана в самый критический момент. Приписывание Галилею идей герметизма дало толчок событиям, в ход которых впоследствии вмешались уже другие силы.

        СОГЛАСНО одному из наименее убедительных традиционных объяснений тех бед, что постигли Галилея, их главной причиной была личная неприязнь папы. Однако личные чувства Урбана никогда не заставили бы его привести в действие всю чудовищную судебную машину инквизиции против Галилея. Огромная разница в социальном и политическом положении Урбана и Галилея сделала бы подобную реакцию на личную обиду совершенно неуместной. Более широкий взгляд на этот суд поможет правильнее понять причины столь сурового решения папы. Учитывая объективные политические требования момента и то, что Галилей как раз вписывался в них, нетрудно представить, что именно их совпадение с личной обидой Урбана привело к трагическим для Галилея последствиям.
        В свете вышеизложенного легко можно понять и двойственность дальнейшего отношения Урбана к Галилею. Когда Галилей был вызван в Рим, он был стар и болен, но даже когда он ослеп, Урбан с негодованием отказался смягчить условия его дальнейшего "домашнего ареста". И в то же время он никогда не пытался помешать продолжавшемуся возвеличиванию Галилея даже высокопоставленными священнослужителями. Никогда не пытался Урбан лично воспрепятствовать и публикации сочинений Галилея, что он, конечно бы, сделал, если бы считал того опасным не только в связи со своими отношениями с Испанией. Теперь, когда Галилей сыграл свою роль символической жертвы, дальнейшее отношение к нему папы определялось скорее личным гневом, чем официальной враждебностью.
        Итак, Галилей, точно так же как до него Джордано Бруно, стал символической жертвой в ту эпоху, которая придавала огромное значение символам. Он стал жертвой своей всеевропейской известности, и потому его судьба не могла остаться незамеченной. Постигшее его наказание несло в себе все тот же урок 1600-го года: антигабсбургские, профранцузские, религиозно-примиренческие взгляды являются ересью или граничат с ней. Враги Галилея и обстоятельства момента исказили его истинное лицо, и в результате он предстал перед судом инквизиции в 1633 г. в качестве воскресшего Джордано Бруно, чтобы породить легенду.

Литература.

Frances A. Yates. Giordano Bruno and the hermetic tradition. University of Chicago Press, 1964.
Ludovico Geymonat. Galileo Galilei: a biography and inquiry into his philosophy of science. McGraw-Hill Book Company, 1965.
Edward A.Gosselin and Lawrence S. Lerner. Galileo and the long shadow of Bruno. // Archives Internationales d'Histoire des Sciences, Vol. 25, No. 97, pages 223-246; December, 1975.
The ash wednesday supper (La cena de le ceneri). Edited and translated by Edward A.Gosselin and Lawrence S. Lerner. Archon Books, 1977.
Stillman Drake. Galileo. Oxford University Press, 1980.
Горфункель A.X. Джордано Бруно. - М.: Мысль, 1965.
Кузнецов Б.Г. Идеи и образы возрождения. - М.: Наука, 1964.

Справка:

Бруно (Bruno Giordano) Джордано (1548-1600), итальянский философ-пантеист и поэт. Вступил в орден доминиканцев (1562) и посвящен в сан священника (1572). В 1576 году обвинен в ереси и 17 февраля 1600 года сожжен инквизицией на Кампо деи Фьори (Площади Цветов) в Риме. В 1931 году папа Пий XI причислил к лику святых кардинала Роберто Беллармино, который сжег живьем Дж. Бруно.
Основные сочинения: «О причине, начале и едином» (1584), «О бесконечности, Вселенной и мирах» (1584), «О героическом энтузиазме» (1585), «О вращении небесной сферы» (1543). Автор антиклерикальной сатирического диалога «Ноев ковчег» (не сохранился), комедии «Подсвечник» (1581), философских сонетов.

Беллармино (Bellarmino Roberto) Роберто (1542-1621), за свой карликовый рост прозван гомункулом, в 1560 году вступил в Общество Иисуса, в 1570 г. принял рукоположение. Был профессором, потом Ректором Римской Коллегии и Провинциалом Неаполя. Написал ряд трудов по теологии и духовности, среди которых необходимо отметить «Катехизис» и «Рассуждения о спорных вопросах христианской веры». В 1599 г. возведен в сан кардинала, с 1602 по 1605 г. управлял архидиоцезом Капуи. Кардинал Р. Беллармино через шестнадцать лет после казни Бруно возглавил суд над Галилеем и торжествовал, утверждая обессмертившую его формулу - «предавать сожжению следует молодых еретиков на том основании, что чем дольше они живут, тем большему проклятию подвергнутся!» В 1931 году папа Пий XI причислил Р. Беллармино к лику святых, а в следующем году объявил его Учителем Вселенской Церкви.